Терский берег. Лебединая песня края

«Свинья грязи найдет». «Каждый видит то, что у него внутри». «Стакан наполовину наполнен или полупустой». «Любовь к родному краю все прощает». Кому ближе все эти клише, - дальше можно не читать, - только настроение портить. Мне же кажется, что все можно поправить, все можно сделать лучше. Просто не замечать… это приведет к окончательному разложению. Впрочем, что с этим всем делать я не знаю, никаких рецептов у меня нет. А вот решил и напишу.

Скоро будет год, как я вернулся из поездки на Терский берег Кольского, но так и не написал ни строчки об этой странной, болезненной для меня поездки и рыбалки. Не хочется думать о ней, мысли – невеселые. Ведь если описать правдиво свои впечатления от этого прекрасного края, то очень многие обидятся, - опять космополит на родину клевещет. Плевать мне на эти обиды, и на  обиженных, да и не верится, что прочитают, поймут, о чем речь. Фотографии посмотрят, - вот и все чтение.  А картинки красивые, это правда.  

Да и не претендую я на исследование королевского географического общества, на описание полноценной экспедиции. Видел я лишь малую часть, и, может, попади я в другое время, в другое место, и с другими людьми, - впечатления могли быть иными. Скорее всего – были бы другими, так что можно все это списать на осеннюю депрессию. А потому я решил не называть часть рек, лагерей, имен. Кто хоть немного знаком с этими местами сам поймет, а кто там не бывал, так и пользы от названий не будет. Тем более, что взгляд тут у меня очень уж пристальный на все эти местные безобразия, взгляд совсем не восторженный, а нервный, раздраженный. Можно сказать, что этот взгляду меня и на всю страну распространяется. Но уж раз я не про политику и социологию, а про рыбалку, то обобщений делать не буду. Ну, так вот.

Поездка была не совсем рыболовной, а скорее… коммерческой. Скажем так, – кто-то что-то хотел мне продать. Но хотел так неудачно, что и говорить об этой сделке нет смысла совсем. В целом это было просто вранье, такое наивное, неподготовленное и даже без веры в успех, этакое безнадежное вранье. И ведь как ребенок… знаю же, что бывшим чиновникам и ментам верить нельзя. 

Ну, а как я хотел в любом случае побывать на Терском, посмотреть несколько рек, пройтись по ним, попробовать ловить семгу, - то и согласился, как бы заодно. Подзабыл я тогда пословицу про двух зайцев! А посмотреть планировалось несколько рек и лагерей на протяжении более ста километров, проехать по берегу Белого моря. Ну чем не приключение? И, опять таки, если бы не мое нервное настроение, если бы на моем месте был другой человек, а я знаю что такие есть и всегда будут, и им бы нравилось, - то впечатление было бы другое, и текст получился бы иным.

Началось все в Мурманске, куда я прилетел и сел в заранее заказанную машину. Копейка с пробегом более трехсот тысяч километров. Конечно, я мог заказать приличную машину, но так уж сложилось. Печка в машине работала в двух положениях – «максимум» и «выключено», так что приходилось то мерзнуть, то задыхаться, и так часов семь, пока мы не «домчались» до Умбы. Угрюмый водитель, очень довольный своей «лошадкой», простодушно рассказывал как браконьерит с друзьями на всех местных реках, что «а как же сеточку не поставить», и «да что мы не знаем, как от инспектора спрятаться». 

Конечно, это совершенно не удивительно, удивительно как это мелкое преступление выглядит очень уместным в рассказе водилы, кажется этакой «скрепой», на которую и посягнуть нельзя! «Взять и поделить»… Дорога местами шла через выжженные химическим производством сопки, впрочем, дорога в целом – красивая, северная. Если бы не страшные городишки, не толстопузые гаишники и не колдобины на дороге, то можно подумать что едешь по скандинавской стране. А кому сравнивать не с чем, то дорога должна определенно нравиться, и чем ближе к Умбе – тем интереснее.

Гостиница в Умбе оказалась старым административным зданием, а номер, с общим туалетом в коридоре и холодным душем, без завтрака, - чьим то кабинетом, куда впихнули кровати и разбросали плохо напечатанные рекламные буклеты о местных достопримечательностях, причем на финском языке. 

Понятно, что это я идиот, слушал советы, ведь в Умбе есть и другие гостиницы. Но вот уж все шло одно к одному, и ощущение какой-то нелюбви живущих здесь людей ко всему, к чему они прикасаются – нарастало: машины, дороги, городишки, заброшенная гостиница и фонарь в окно комнаты, по которой летают полузамороженные комары… Холодное безразличие ко всему, включая людей – вот что чувствуешь здесь очень остро. Этой нелюбви много по всей стране, и в виде брошенных детей и собак, и в архитектуре, и в лицах. Но ты привыкаешь слабому уровню нелюбви, а здесь вновь начинаешь чувствовать. Это как с запахом.

Наверное с вертолета начнется чудо, и радость путешествия придет ко мне!? Интуиция жалобно скулила в ожидании. Чудо въехало на старый, обшарпанный, заброшенный аэродром несколькими дорогими внедорожниками, и с пьяным хохотом вывалилось к вертолету. Вот они, люди, с которыми мне придется провести несколько дней. Северная столица дарит мне новых друзей, как она дарит их всей стране… Мне, ленинградцу, похоже, питерские – не земляки… 

Они  сразу заявили, что работают на одного из олигархов, что они жуть какие интеллигентные, и о-очень либеральные и, точнее, они не работают вообще уже давно, но очень дружат и вообще нам всем будет очень весело, так как они ребята “ржачные”, у них и “калаши”для охоты с собой, и спиннинги и кулеры для всего живого, все еще обитающего в этих краях.  Пьяны они были страшно, но отважно продолжали нажираться. Мне трудно было непрерывно отказываться от стакана, что бы не разозлить их. 

Вообще было жутковато. Кроме меня были трезвы только пилоты и менеджер одного известного лагеря в который мы направлялись. Впрочем, вру, с нами была парочка почти трезвых, но очень хмурых взрывников из Мурманска. В отличие от меня, группа питерских товарищей вызывала восхищение у менеджера, он то возбужденно, то блаженно улыбался в усы и показывал фоточки в своем телефоне: груды убитой краснокнижной птицы и трупики семги. Перья столбом и окровавленные тушки рыб. Какая прелесть!

Лагерь ждал нашего вертолета: огромные кулеры с семгой, мешки с птицей, несколько грустных иностранцев и пьяненьких русских рыбачков в гламурном симмсе.  Становилось все душевнее. Один из «наших» присел на свою сумку и замер в позе «писинюха». Новое слово с искренней радостью раннехристианских апологетов мне сообщили питерские эстеты. «Писинюх» - это высшая точка развития, вершина медитации и четкий сигнал типа «свой-чужой». Глядя на человека, погруженного в безмолвное созерцание внутреннего Я, питерские братки умилялись, в их глазах появлялась несвойственная им нежность, и они стремились присоединиться к общению через внутреннюю тишину. Впрочем, это удавалось не всем, и часто то мычание, то рев, непроизвольно исторгаемые из глоток недопивших адептов, не позволяли им войти в нирвану… 

Лагерь выглядел вне времени, - так он мог выглядеть и тридцать, и пятьдесят, и сто лет назад. Мог остаться после первой или второй мировой войны. Так бы выглядел заброшенный на десятилетия лагерь чернобыльских спасателей. Чистый, светлый, но очень безрадостный. Нам навстречу вышел симпатичный здоровый парень с чистым детским лицом деревенского подростка, и с добрым взглядом. Это был гид, и единственный располагающий к себе человек. Он же и реку показал, и про местные нравы рассказал, и головой покачал, мол, знаю все, ужас, да что уж тут сделаешь!? 

Лагерь известный, дорогой, но у парня не ботинки на ногах, а старые калоши, чистая, но рваная куртка, клееные-переклеенные вейдерсы, дырявая шапка. Было видно, что обойтись без него не могут, нужен гид буржуям, но его тут не уважают, как и всех остальных, как клиентов, а может и даже больше других, не зря же только у него сохранилось лицо не дегенерата, а нормального человека. А начальник его одет дорого, излишне дорого для своего положения. Для гида же старые калоши…

Конечно, - первым делом на реку, по узкой тропинке, усеянной гусиными перьями, не на одну перину хватит, – стреляли прямо в лагере, у домов.  Но и тут – сюрприз: один их адептов культа писинюха уже стоял на берегу и потрошил только что пойманную тинду. Как он переодеться так быстро успел? Внутренности плывут в воде, прямо на домашке одного из известных и уважаемых, как я до этого считал, лагерей. Я молча посмотрел на утехи человека из питерского внедорожника с голодным детством, и пошел вверх по реке. Участок ловли крохотный, на каждом пуле стоит, впрочем, не очень твердо, спиннингист. 

Настроение было настолько веселым, что и ловить не хотелось. Но одну семгу я поймал и отпустил. Послушал хрип про «че, рыба не нужна, - так нам отдай», и про «подсак – позор рыбака, под жабры бери, или боишься?». А сама река величественная, безумно красивая, я бы даже сказал – уникальная. Октябрь, темнеет быстро. А впереди ждал ужин с новыми друзьями! Но это уже из области научных аспектов наркологии в постсоветском социуме.

Ну, ладно, тут такие обычаи, в чужой монастырь… Не все же чужими шотландиями мерить. Мне нужно и другую реку посмотреть! Мы собрались на Чапому, тут скрывать нечего, так как река вполне беспризорная и никого не обидишь. Точнее и РПУ есть, и даже иногда лицензии продают. Но все, кого я встречал на реке, на вопрос о лицензиях смотрели на меня как на идиота. Все же эту реку мне очень рекомендовали. Для начала – дорога. Интересно не на чем мы ехали по дну Белого моря во время отлива, а как. 

На протяжении десятков километров стоят сети, так что приходилось ехать очень криво, постоянно объезжая их. Как уж семга доходит до рек я не знаю, тем более, что и в устьях рек было натянуто множество сетей. Тут и чиновник местный ставит сети, ментов прикармливает, все знают, да им какое дело, – он ловит, да и нам дает! С нами поехала пара охотников. Один раз мы остановились, что бы водитель подстрелил лису. Второй раз, заметив краснокнижных белых казарок, убили парочку. Третий раз мы увидели белух. Нет, не стреляли, да и далеко было.  Второй день, и настроение… просто хотелось, что бы все люди, включая меня, просто исчезли с лица этого края, а лучше и с лица земли.

На Чапоме, прямо на краю Белого моря, стоит старая фактория, заброшенный рыбзавод, огромная изба, за которой на многие километры возвышаются песчаные дюны. Трудно представить себе более идеальное место для рыболовного лагеря. Но трудно и подавить в себе брезгливость. Прямо от дома местные мужики, с явными чертами алкогольного вырождения, ставят сети, не обращая внимания на посторонних людей. Тут же валяется старая техника, обрывки сетей, просто мусор. Отвернешься в сторону, и видишь только море, дюны, реку. Вот бы так и было… 

Мы остановились на ночь в этой фактории с прогнившей крышей, разбитыми печками и грязными лужами на полу. В комнатах стояли двухъярусные икеевские кровати. Печь страшно коптила, по трубе стекала влага, испаряясь и смешиваясь с дымом. Поели шурпы из гусятины с олениной. Вкусно, конечно, что тут скажешь. Дом, фактория, очень старый. И очень крепкий, добротный. На стенах календари прошлых годов с пометками на немецком, финском, и прочих языках. Конечно, это говорит во мне моя же депрессивность, я в то время как раз читал «Полуостров Сахалин» Чехова. 

Это подробнейшее, двухтомное описание каторги в России 19ого века. Особенно меня тогда поразило циничное, рутинное распределение женщин. Несколько месяцев этапирования их насиловали, обкрадывали, били. И вот они приехали на Сахалин. Женщин построили, стали разбирать. Молодые и красивые шли начальству, как бы в горничные да кухарки, но на самом деле – в сексуальное рабство. Похуже – охранникам. А старухи, да калеки – самим каторжанам на утеху и совместную жизнь. Женщины забывали свою прежнюю бытность, семью, детей, и начинали новую, каторжную. 

И мне представилась фактория, большая, красивая русская изба – такой каторжанкой. Раньше она была красивой и молодой, а потом тут, неподалеку,  устроили лагерь поселения, и ее стали использовать, насиловать, как и всю природу вокруг. И видно по ней, что раньше она была другой, но пришлой ей сжиться с новым порядком. А порядок, комиссары, - и сейчас все такие же, только звать их иначе. Так же и река, Чапома, окутанная сетями, заваленная техникой, истоптанная голодными рыболовами, привлекаемыми дешевой и бесконтрольной рыбалкой со всего света. И теперь она уже и рада все это давать всем, но привлекательность ее ушла в прошлое, она опустела, пострашнела, как старая проститутка.

Извиняюсь, занесло немного. Мы прошли по реке. Чапома – красива, безусловно. Но вдоль обоих берегов тянутся глубокие колеи от ЗИЛов и прочей ржавомобильной техники. Понятно, что это не егери или рыбохрана, не экологи или нахлыстовики с их C&R, это браконьеры. Я поймал и семгу, и кумжу. Отпустил. Рыба еще есть, но ее очень мало для этого времени года. И не поздние заходы тому причиной, как рассказывают гиды, скрывая правду, а отсутствие рыбы. Простая арифметика. Если речное стадо, в лучшем случае, составляет 3000 особей, то при нагрузке в десять рыболовов в неделю ходы рыбы, вылавливается 10*5*12=600 рыб. При этом браконьеры вылавливают существенно больше, скажем 1000. Получается, более 50% рыбы ежегодно уничтожается. Добавьте конкуренцию с растущим стадом горбуши, замещение сбежавшей фермерской рыбой, которая не возвращается нереститься и заражает дикую популяцию разнообразными заболеваниями, вылов в море в Норвегии и России. 

Возвращается на повторный нерест точно менее 20% рыбы. А при полном отсутствии контроля на Терском береге, вся эта история не может кончиться иначе, как полным уничтожением стада семги. Когда это произойдет сказать невозможно, так как около 10% рыбы - это созревшая в других реках семга, - генетически заложенный механизм защиты популяции от полного вымирания, в случае природной катастрофы. Часть рек Кольского безусловно хорошо охраняется и пополняет стада беспризорных рек. Но охраняемых рек очень мало.  

Заглянули мы и на Пялицу. Красивая в устье, река, в основном, с заболоченными берегами и ровным течением. Тропа вдоль реки еле заметна. Явно много медведя, как и на Чапоме, и других реках Терского берега. Удалось пройти километров пять вдоль реки. Рыбу не поймал, и не видел, хотя это и не показатель, но для осеннего хода – все таки странно. В устье реки - деревня, те же сети, грязь, колеи, печаль… Скорее всего рыбы тут почти нет, так как и следов человека нет,- браконьеры приехали бы, если бы была причина – рыба.

Я вернулся в лагерь, еще раз насладился общением с «писинюхами».  Поразительно полное безразличие владельца лагеря на на этой прекрасной реке, безразличие управляющего, властей и местных жителей к происходящему безобразию. А что поражаться? Все так и по всей стране, ничего нового. Скорее больше начинаешь ценить то немногое, что удалось сделать на севере Кольского нескольким владельцам РПУ. Я уверен, что при нынешнем «каторжном» отношении к себе, стране, природе – отнимут и эти островки здравого смысла. 

Сначала поразился тому, что сюда приезжают иностранцы. Потом, вспомнив о статистике туристов с наркотическими склонностями, секс-туристов и прочие извращения, - понял, что, почему бы не найтись и таким вот уродам от нахлыста в цивилизованных странах!? Конечно они есть, вот сюда и едут, - и дешевле, и рыбу взять и посолить можно, да и Мурманских, Оленегорских или Апатичных девчонок недорого попользовать… ну, и есть обманутые российскими псевдо-тур-операторами, зазывающими сюда глупых буржуинов. 

Понятно, что в эти места я больше не поеду, по крайней мере до люстрации и обновления нашего генофонда. И повторюсь, - в таком мрачном взгляде я не виноват, - Чехов с его Сахалином настроение испортил, говорили же в телевизоре, что нужно читать Веллера или Донцову. Это приравнивается к лоботомии и поднимает настроение. А тут еще «Записки из мертвого дома» Достоевского перечитал, все совсем сложно стало!  А вы говорите: Кольский! Рыбалка! Романтика! Красота!  Каторга стала нашей явью, мы мыслим как каторжане, - воры, все мы воры, вроде и хорошие люди, а воры, господа!