В мае, навещая дочку в колледже Св. Екатерины, заехал к Питеру Пауэру, в его поместье Эйншам Милл в графстве Оксфордшир. У Большой Мэри, напротив колледжа Сент Джонс, останавливаю кэб. Таксист очень переживал, что не знает место, которое я назвал и долго не мог найти скрытый деревьями поворот, поэтому развлекал нас историями из своей жизни: было интересно не то, что он рассказывал, а то, как он говорил, - так в старых советских фильмах говорят пожилые профессора и школьные учителя дореволюционного формата. Он, безусловно, коснулся темы погоды, новостей местного садоводства, и прочих тем, так мало волнующих московских таксистов, впрочем, как и их пассажиров. Благополучно найдя поворот, мы проехали несколько мостов через весело бегущие речки и ручьи, и вот – Питер, властно, как и подобает человеку с его фамилией, объясняет водителю, где остановиться, как развернуться и отправиться обратно в Оксфорд, с широкой, но не американской, улыбкой, приглашает нас с дочкой зайти в дом. Не стану рассказывать, как он живет, не хочу касаться его privacy, но эта встреча раскрыла секрет лагерей Рында и Харловка, куда он пригласил меня в качестве гостя, и проложила пропасть между поместьями новой русской аристократии и его трехсотлетним хутором. И я с благодарностью принял приглашение, не очень понимая, чем могу отблагодарить за такой подарок.
Я вышел из дома, консьержка жарила рыбу с луком и запах распространялся по всему подъезду, водитель такси не удосужился открыть багажник, вяло процедив, что это не его работа (это отразилось на его чаевых, но настроение не улучшило), по пути в аэропорт все водители на дороге вели себя примерно одинаково, как в Пекине, откуда я только вернулся, только китайцы чуть больше сигналят и сами дороги чуть лучше, так мы вели себя в начале девяностых в очередях за продуктами: хамя и толкаясь локтями. В очередь на контроль багажа, при входе в аэропорт какие-то люди с хитро-виноватыми лицами все время лезли без очереди, угрюмые дамы паспортного контроля походили на снулую рыбу, крупные стюардессы в самолете улыбались только подвыпившим мужикам. Вот и Мурманск.
А вот дальше рассказывать нечего. Точнее, то, что меня поразило, скорее всего, будет малоинтересно российскому рыболову, большинству. Коротко – попытаюсь. Приветливость. Приветливы, вежливы, спокойны и просты все – от генерального директора компании, который встретил меня, и директоров лагерей, до гидов и обслуживающего персонала. Я каждый раз вздрагивал, слыша русскую речь, но это были русские люди: что Питер сделал с ними? Только давайте без демагогии, я не считаю европейцев или англичан ангелами, уродов, вероятно, там больше чем у нас, но, если он убивец или насильник, он, тем не менее, будет стараться даже свое черное дело делать вежливо. Кстати, это отразилось на принципе «поймал – отпусти», ведь, по сути, мы мучаем или убиваем рыбу, но делаем это, по возможности, деликатно и вежливо, многие даже целуют рыбу, которую только что мучили в течение получаса и которая, возможно, не выживет после такой схватки, усугубленной фотографированием и горячими, в прямом смысле этого слова, поцелуями. А вот до людей у нас руки (или сердце) не доходят, хамство у нас спускается по вертикали, от лидера нации, готового мочить всех и везде, до дворника, готового мочиться там же.
Простота и аккуратность в лагере. Как легко было бы добавить пафоса, которым полны постсоветские отели и дома отдыха: заборы, аляповатые, нарочито богатые, безвкусные дома, посуда и лепка с фальшивой позолотой, охрана с кирпичными подбородками, сломанная сантехника, прокуренные номера с запахом духов и намеком на бордель… Нет, здесь все просто, только салфетка в кольце на столе и тихая речь официантки выдает нездешнее происхождение лагеря, так, что забываешь, что за окном с Баренцева моря надвигается плотный туман. Простая, но чистая и непрокуренная комната, вид на перекат реки и тундру, сушилка для мокрых вейдерсов, - утром натягиваешь их теплыми и сухими, dining room, не готов назвать ее столовой, где всегда можно выпить и хорошее вино, и односолодовый виски, и хороший коньяк. Тут очевидная проблема. Я спросил у Николая Балеева, директора лагеря, как русские, утром встают, после ужина в стиле all inclusive? Он явно не хотел говорить плохо о своих клиентах, что очень приятно и нам не свойственно, и лишь рассказал, что иногда русские плохо просыпаются к завтраку, просят сделать вылет на реку попозже, но, говорит Николай, у нас четкое расписание, кто не вписывается может половить на домашнем пуле. Разнообразный и обильный завтрак, рассчитанный на любые традиции и удовлетворяющий любой вкус, кроме, возможно, изысков юго-восточной Азии. Меню ужина стандартное, все дни расписаны: стейк из семги, французская утка, камчатские крабы, новозеландская говядина, всегда прекрасное вино, запотевшая водка, и так далее. Но вот еды русским не хватает, мы очень любим поесть до смерти. Пришлось специально для русских увеличить порции.
Рыбалку на Рынде, Восточной Лице, Харловке и Золотой описывать не стану, так как ее хорошо описал в своих статьях Алексей Дудкин, да и фильм «Дом для лосося» общедоступен и дает полное представление именно о рыбалке, без преувеличений и передергиваний. Я же ловил очень мало, провел в лагере одну ночь и галопом пробежался (точнее пролетел) по всем рекам и лагерям, так что на саму рыбалку времени осталось не очень много, я смог только получить представление о некоторых пулах. Семгу только подержал на шнуре несколько секунд и наблюдал несколько выходов на бомбера, на домашнем пуле Харловки, поймал штук пять кумж, только одна была до двух килограммов, остальные гораздо меньше. Владимир, большое ему спасибо, он выступил в роли гида, очень переживал, что я не поймал РЫБУ. Рыба там была, я ее видел. Но мне было очень интересно послушать Владимира, как строился лагерь, как продумывалась каждая его деталь, как Питер, очень следивший за чистотой лагеря, постоянно курил и, о ужас, разбрасывал окурки. Тут уже наши ребята аккуратно указали ему на это, вырезали из пивной банки пепельницу, прикрутили ее к его куртке и он так и ходил, распространяя жуткий запах, так как курит он очень много и в банке всегда плавало несколько десятков окурков, но сохраняя окружающую природу.
И вот, улетая обратно, ожидая увидеть толпу встречающих самолет плохо вымытых таксистов, мне показалось, что эти лагеря еще долго будут мало популярны в России. Нам тут все чужое: нельзя набить бочку соленой рыбы, вообще взять рыбы нельзя, нельзя ходить не по дорожкам в лагере, нельзя пожрать по человечески, нельзя поорать всю ночь с приятелями: «мало нам водки, мало нам закуски, это не по нашему, это не по-русски», на гармошке поиграть… Нам ближе Кола и Шонгуй с его мусором и рыболовами, стоящими плечом к плечу, словно крестоносцы, идущие крестовым походом на неразумную семгу.
Впрочем, я бы не стал тратить время на написание этих строчек, если бы не верил, что есть у нас люди, которым интересно, что вкладывали в слово «нахлыст» те, кто его придумал, какая культура стоит за этим словом, которое так коряво звучит на русском языке, отсылая нас к пастухам и коровам, и так легко звучит на английском, говоря не только о ловле на мушку, но и призывая к полету и невесомости.