Дедушкин нахлыст.

Как то раньше не задумывался, откуда у меня такая тяга к ловле на мушку. Потом стал вспоминать, чему меня учили в детстве, ведь известно, что все взрослые страсти и привычки, прочно, но безотчетно, укорены в самых ранних впечатлениях и переживаниях. Долго всматривался в прошлое, вспоминая рыбалку за рыбалкой. И, - вот оно! Вспомнил.

Мне повезло с дедом. Если честно, повезло с двумя дедушками, но, в смысле рыбалки, один был вне конкуренции. Он не был мне родным. Бабушка, после окончания войны, где погиб мой родной дед, директор школы и учитель истории, вернулась из эвакуации, с Урала, в Ленинград и столкнулась с новой бедой: ее, чья девичья фамилия выдавала польское происхождение, просто не пустили обратно в родной город. Кстати, мою польскую прабабушку звали Мальвиной, что очень веселило меня в детстве, и я говорил своим школьным друзьям, что, возможно, моего прадедушку, которого я не знал, звали – Пьеро. Бабушке предложили на выбор несколько деревень, не ближе 80 км. от города. Она выбрала Любань, на речке Тигода, где и нашла своего нового мужа. Дед Толя был местный крестьянин. Бабушка встретила его, когда ей уже было тридцать пять лет и у нее было трое детей. Ему было девятнадцать, он был весел, молод и безумно влюблен в Сашу, как он называл ее. Из дома, его, конечно, выгнали, когда узнали о его планах жениться на матери одиночке, «учителке» из города. Он пришел, как был: в одних штанах, рубахе, картузе и башмаках на босу ногу. Даже нижнего белья у него не оказалось, не носили в деревне исподнее. Бабушка плакала, вспоминала первого мужа, приводила быт в соответствие со своими ленинградскими представлениями, что было трудно, когда в четырехстенной избе с ними жили козы и куры, и учила жизни нового мужа или нового сына, трудно сказать, кем она его считала.

Только сейчас я понимаю насколько трудной была их жизнь, какими были их отношения с дедом: она постоянно сравнивала его с первым мужем, - образованным, мудрым, а он был старшее ее на десять лет, когда она вышла за него в восемнадцать лет. Бабушка вольно или невольно унижала деда, так как имела очень своенравный польский характер, тот же ей все прощал, очень любил, но, в сердцах, матерился и часто уходил в лес, что бы не слышать постоянных упреков в том, чего изменить не мог: крестьянин, мужик… В лесу, на реке, - он был дома. Ни когда в моей жизни я не встречал больше человека, так хорошо понимавшего и знавшего природу. Когда я подрос, он стал брать меня с собой, особенно, когда появились мои братья: «Дед, возьми Антона и сходите в лес, от вас только грязь в доме, идите к лешему!» Дед покорно собирался, помогал мне собраться – надеть правильные носки, резиновые сапоги, пахнувшую сыростью его большую кепку. Наливал в бутылку сладкого чаю, делал бутерброд. Он сам был огромным, и бутерброды делал огромные: разрезал батон белого хлебы вдоль, мазал сливочным маслом, нарезал докторской колбасы, именно докторской, а не любительской, так как знал, что я не люблю кусочки жира внутри. Взяв все, мы тихонько исчезали из дома. По пути, на ходу, а ходил он очень быстро, я с трудом успевал за ним, путаясь в сапогах, которые были на пять размеров больше, чем нужно, он вырезал мне дорожный посох, который я приносил домой и бабушка каждый раз его выбрасывала и ругалась на меня и деда, а я плакал и просил на утро деда вырезать мне новый настоящий посох.

Каждый поход в лес был для меня настоящим путешествием. Прогулки были очень длительными, мы ходили по многу часов: если выходили засветло, то часто возвращались часам к четырем – пяти вечера. Всегда с грибами или рыбой. Годам к десяти, а я проводил большую часть лета в деревне, я уже сам ходил далеко в лес и мог с младшими братьями набрать полные корзины грибов, наловить раков или мелкой рыбы, собрать малины или клюквы. Дед пользовался моим беспредельным уважением, думаю, что меня он очень любил, так как я был его первым внуком, хоть и не родным.

Я помню отдельные слова деда, лесные поляны, где мы были вместе, болота с клюквой, которые и сейчас я могу найти с закрытыми глазами, берега реки, где мы поймали вот такую огромную плотву или щуренка на червя, который долго-долго клевал, а потом дед его подсек и вытащил. И вот я вспомнил еще одну рыбалку, когда дед меня учил своему «нахлысту».

Мы с братьями вернулись с речки с одним окушком и я пожаловался деду, что рыбы в речке совсем нет. Он что-то ковырял лопатой в огороде, а я жаловался. Потом он сел, закурил и сказал: «Антоша, а я думаю, что рыба то есть, но ты ее ловить не умеешь». Я страшно разобиделся, развернулся и ушел от деда. Пошел к бабушке и нажаловался ей, мол, дед ничего не знает, что рыбы нет, а он говорит, что есть, а мы с Мишей и Валерой ловили весь день и не клевало, и там дяденьки были недалеко с удочками, так они даже к удочкам не подходили, потому, что рыбы – то нет, а они все время что-то пили, потому что было жарко, а мы потом большие камни даже в реку кидали и никакая рыба не всплыла, потому что там ее нет. Не помню, что сказала бабушка, но на утро, не слишком рано, дед сказал, что он покажет, как нужно ловить рыбу. Я предложил, что могу накопать червей, но он сказал, что черви нам не нужны. Я страшно разволновался, ответил, что мне папа говорил, что черви точно нужны, всегда нужны, особенно большие, что нужно около дна ловить и что я знаю, как это – около дна. В крайнем случае, можно на хлеб ловить, продолжал я, его и поесть можно, когда проголодаешься. Дед же был непреклонен: «Черви не нужны, а вот сачок для бабочек – возьми». «Де, ну зачем сачок, сачком рыбу не поймаешь, у него ручка короткая, а у берега трава». «Возьми сачок, пакет для рыбы и надень панамку, будет жарко», - сказал дед.

Мы пришли на берег. Дед взял удочку, почерневшую от времени, достаточно длинную, думаю, метров пять, вырезанную из рябины, что росла у калитки, за мостиком, снял поплавок, вместо которого прицепил ма-аленький кусочек пробки, снял грузило, привязал малюсенький крючок. Взял из моих рук сачок и провел им по цветам, что росли по берегу реки. Я немедленно сунул голову в сачок, что бы проверить, что он там поймал и… отбежал на несколько метров: в сачке был ужас!

Несколько пчел зло жужжали, пара больших пауков стремительно бежали по ткани, маленькие и большие мушки, - черные, желтые, красные, зеленые – роились в сачке. Я подумал, что дед просто «сбрендил», а он ловко перехватил ткань, так, что бы все насекомые остались в ловушке, только пчелы успели вылететь. Потом, медленно приоткрывая ладонь, вытащил пару мушек средних размеров и насадил их на крючок. Свернув ткань сачка кульком, он положил его на траву, встал на самом краю берега и, попросив меня отойти по левую руку, забросил приманку. Очень жалею, что не помню, как он забрасывал,- было бы сейчас интересно посмотреть на его технику. Но точно одно, забрасывал он достаточно далеко, я так никогда не мог забросить, даже его удочкой. Может, конечно, удочка была для меня тяжелой, но, скорее всего, он привязывал очень длинную леску. Я точно помню, что уклейку и плотвичек, которые он вытаскивал, ему было не схватить рукой, и он выдергивал их из воды и откидывал далеко позади себя, тогда как обычно, он хватал рыбу рукой. Это могло быть только потому, что леска была как минимум на два метра длиннее удилища.

А вот «проводку» я помню, так как смотрел не на то, как дед забрасывает мушку, но пытался заметить момент поклевки, - что было так же необычно: подсечка следовала немедленно за поклевкой, дед не ждал, как мой отец, при ловле со дна, а реагировал мгновенно. При этом он не стоял на месте, а все время шел за мушкой по берегу, периодически меняя мушек на свежие. Дед немного ворчал на меня, потому что я не хотел нести сачок с насекомыми. А как его нести, если там такие страшилища ползают, ну уж нет! Я пару раз попробовал ловить как он, но удочка у меня падала в воду, подсечь я не мог, и, вскоре, потерял интерес и ловил кузнечиков на берегу, а не наслаждался «русским нахлыстом».

Мы прошли километра три вдоль реки, пакет с рыбой раздулся. Деду было явно интересно самому, а мне было скучно. Я шел метрах в десяти от деда и нес сумку с бутербродами, а в ладони три кузнечика отчаянно пытались высвободиться. Берег был довольно крутым, так что я не видел воды. Вдруг, дед, с криком «Анто-о-о-о-н» скрылся в траве, после чего раздался мощный всплеск и, одновременно с этим, в противоположном направлении вылетела очень приличная плотва. Сначала, плотва меня заинтересовала больше и я бросился к ней, но потом, услышав дедово «ешь твою клешь», я подбежал к берегу. Внизу, по грудь в воде, но с глупой улыбкой, стоял дед: «ну как рыбина! А?». «Де, а что, она такая тяжелая, да? Она тебя в воду затянула?» - спросил я. «Нет, я просто поскользнулся, сейчас вылезу. Да ты рыбу держи, она ж в воду сейчас упрыгает!».

Дед вылез на берег и очень весело засмеялся. Я смотрел, что он такой мокрый и мне тоже было очень смешно, так смешно, что я сразу проголодался, взял бутерброды и сам все и съел, пока дед в кустах выжимал свою одежду. Он подошел ко мне, сел и сунул руку в пакет с бутербродами, которых уже не было. Похлопал меня по спине и сказал, что то вроде: «Ну, ты много поработал, заслужил». А я подумал, как это он не заметил, что сам всю рыбу поймал, а я только смотрел?

Потом мы долго шли домой. Сначала я взял пакет с рыбой, но он был очень тяжелый и из него капало. Я попросил деда немножко понести пакет. А метров за сто не доходя до дома, я снова предложил ему свою помощь, он ведь старый! В дом я внес тяжелый пакет сам, а дед пошел убирать удочки и что-то еще делать в сарае. Я же рассказал всем, как мы много рыбы поймали и как дед в реку свалился, а я совсем пауков в сачке не испугался. Наконец бабушка нажарила рыбы и рыба мне очень понравилась, но я съел только маленький кусочек, а потом бабушка дала мне котлету и жареной картошки. А деду не дала, а сказала, что, мол, наловил, так теперь и ешь.

Дед и бабушка давно умерли. Бабушка умерла у деда на руках. Он ходил по деревне и плакал, заглядывал в окна знакомых, даже повторно женился, так как не мог оставаться один дома. Через год умер и он. Его родственники похоронили его отдельно от бабушки, рядом со своими родными. Так деревня и не приняла и не поняла его любовь. А моя любовь к нему, к природе, вылилась в страсть к ловле нахлыстом. А еще в ожидание внуков, которым я смогу передать свою любовь.